Меня интересует значение переживаемого момента не с точки зрения тех тысяч, которые в ближайшие годы перейдут на новую родину, а тех миллионов, которым суждено еще долго оставаться там, где они теперь живут. Каждое явление оценивается с точки зрения не избранного меньшинства, а больших народных масс, с точки зрения интересов народа, а еврейский народ живет в голусе и еще в течение многих поколений будет там жить.
И если присмотримся к тому интересу, который проявляет к сионистскому вопросу все мыслящие круги еврейства, то мы убедимся, что он вызван именно этой стороной вопроса. Если отбросим то громадное эмиграционное настроение, охватившее в последнее время широкие слои восточного еврейства, настроение, вытекающее скорее из личных переживаний и настроений, чем из общественно-строительских идеалов, то переселение известного, даже большого количества евреев в Палестину, устроение их там на автономных или государственных началах не могут вызывать ни общественного отпора, ни также сильного общественного содействия. Искание личного благополучия, даже когда оно базирует на самых высоких духовных и национальных личных переживаниях, есть исключительно дело ищущих, и существование счастливого уголка, с удовлетворяющим своих членов общежитием, интересует только тех, которые участвуют в этом счастьи и, конечно, еще тех, которые стремятся туда, так сказать, потенциально участвуют в нем. Самый крайний ассимилятор ничего не может иметь против существования такого счастливого уголка в Палестине или другом месте «для тех, которые пожелают туда переселиться». Как велико бы ни было число «желающих переселиться» или поселяющихся, явление это остается явлением преимущественно частного характера, как всякое переселение, хотя бы крупных размеров.
Палестинский вопрос становится еврейским общественным вопросом только в тот момент, когда он ставится не только с точки зрения палестинского еврейства, настоящего и будущего, а с точки зрения политической жизни всего народа, в сущности голусного народа. Палестинское общежитие имеет общественный интерес не само по себе, а постолько, посколько оно претендует видоизменить и повлиять на общественно-политические тенденции всего еврейства, во всех местах его жительства. Палестина становится общественным фактором через сионизм, т. е. вследствие того, что палестинское поселение не есть нечто самодовлеющее, не есть самоцель для поселяющихся, а есть выражение особых политических стремлений всего еврейства. Палестинская автономия есть вывод сионизма, есть результат особого еврейского политического мировоззрения, которое накладывает свою печать на поведение своих адептов во всех общественно-политических областях, и только как таковая она может иметь политических сторонников и противников, ибо она встречается с противоположными политическими взглядами и стремлениями в еврействе. Еврейское государство в Палестине, где живет миллион или больше евреев счастливо или менее счастливо, куда едет тот, которого тянут туда его личные наклонности и интересы, суть само по себе, с точки зрения еврейской общественности, нечто безразличное, я бы сказал, частное, касающееся известной группы лиц. Я бы его сравнивал с обществом взаимного страхования, к которому примыкают те, которые находят это для себя подходящим и выгодным, и оставляет безразличными тех, которые к нему не примыкают. Но еврейское общежитие в Палестине есть нечто большее, чем общежитие известного числа евреев. Оно не «убежище», а претендует стать ц е н т р о м, источником новых тенденций и новых направлений в нашей общественной жизни, вернее, еврейская Палестина есть уже проявление новых тенденций, давно проповедуемых небольшой группой сионистов и ставших теперь почти общепринятыми.
Основная черта эмансипационного периода — это тоска по обществу. Материальная сторона жизни, связанная с равноправием, была на Западе вполне удовлетворительной, и на Востоке стремились к достижению такого же положения вещей. Но этого было мало. Еврей из гетто по потере еврейской общественности остался изолированным, так сказать без естественной родины, к которой он мог бы чувствовать сильную привязанность, которая развивается только в целом ряде поколений. У него не было традиций, не было того прошлого, которое делает человека бессознательно атомом целого организма. И евреи стремились проникать в местное общество, проникать не только формально, не только через общность повседневных экономических и политических интересов, а душевно, сливаться с остальными в одно целое, в один организм. Отсюда стремление к ассимиляции в культурном отношении и связанная с ним вечная духовная подавленность. Еврей не мог чувствовать себя равноценным, ибо его идеалом было стать тем, чем другой уже есть, и волей неволей он чувствовал себя еще недоконченным человеком.
. . . . . . . . . . . . . . .
*) Статья автором неокончена
——————————
Добровольная Еврейская Пропаганда 