Опять настали дни больших ветров
И на дорогах трудно пилигримам,
Тревога в кровь вползает и под кров,
Идет хамсин центуриями Рима.
Кочует тучным стадом. Травы мнет
Горячими шершавыми губами,
И серой птицей застит небосвод,
И ночью будит родовую память…
Он шел в Египет. И настиг в пути.
И камень, отшлифованный хамсином,
Она тогда взяла, чтобы спасти,
Чтобы отнять плоть крайнюю у сына.
Разбили стан, устав, в пустыне Син.
Рассудок замутив, как тучи пыли,
Как смерч песков, на них напал хамсин.
Лишь столб огня не мог он пересилить…
— О варварской страны проклятый ветр! —
Пилат размят: и взмок, как в римской бане,
— Миазмы Стикса вырвались из недр.
Уж лучше умереть на поле брани…
Был этим летом жар невыносим.
Могильные потрескалися плиты.
И пламя раздувающий хамсин,
Покончив с Храмом, в мозг вселился Тита…
Спят мертвые. Он им диктует сны.
Поет в ушах солдат перед атакой.
Шевелит мох в расселинах Стены.
Колышет хворост колкий под Исаком…
Забытие. Приход больших ветров.
Спали мне душу пламенем незримым
Твоих, хамсин, стремительных костров,
Но дай дойти до цели пилигримам.
Иерусалим, май, 1973
Несколько слов о публикуемом стихотворении «Хамсин».
Подсознательная родовая память человечества, о которой говорил Карл Юнг, становится в этом стихотворении родовой памятью нации. Нация эта, подведя итог классической цивилизации, определила современный мир таким, каким мы его знаем. Хамсин Иудеи был смертным приговором Пилата. Равнина Трои стала пустыней на пути в Египет, где жена Моисея совершила обрезание сына камнем («Исход», IV, 24). Эта эра дикая в своей страстности и исступленности, как крик пророка и порыв хамсина, породила традицию, в ритуале и церемонии которой, например, Иейтс видел основную ценность, живительную основу иудейско-христианской цивилизации. Замысел стихотворения — это связь между прошлым, настоящим и будущим, это пилигриммы, упорно идущие сквозь вечный хамсин родовой памяти, чтобы от забвения спасти традицию, а наш мир — от саморазрушения.
Залман ДУБНОВ.
Добровольная Еврейская Пропаганда 